Была ли социология в СССР? Была ли социология в СССР? Яницкий О.Н., Институт социологии РАН Полтора года назад я уже обращался к этому вопросу в связи с выходом книги проф. Б.М. Фирсова «История советской социологии. 1950-80-е годы». Однако ежегодная конференция Института социологии РАН (17.06.2015) и, в частности доклад о 50-летнем опыте исследований бюджетов времени и его несомненном лидере, сотруднике нашего института Василии Дмитриевиче Патрушеве, ныне покойном, с которым я сотрудничал еще вначале 1960-х гг., побуждает меня вернуться к этой теме еще раз. Снова открываю книгу Фирсова. Да, В.Д. Патрушев упоминается в ней, но упоминается мельком, через запятую, всего один (!) раз. А вот Б.З. Докторов – 50 раз! Признаюсь, я не знаю такого историка советской социологии. А В.И. Переведенцев, ведущий советский и российский специалист в области демографии и социологии миграции в книге Фирсова не упоминается вообще! Равно как и его жена, Жанна Антоновна Зайончковская, ученый с мировым именем. Г.Г. Дилигенский упоминается там 2 раза, Н.И. Лапин – 3 раза, а американский социолог А. Гоулднер – более 20 раз, В.Э. Шляпентох – более 30 раз и т.д. Невольно складывается ощущение, что история советской социологии писалась и пишется в США, Европе, но не в самой России. Ну и себя самого Б.М. Фирсов цитирует около 100 раз! Между тем, коллектив сотрудников В.Д. Патрушева работал над проблемой бюджетов времени с середины 1960-х гг. В частности, В.А. Артемов – с 1971 г., В.И. Болгов – с 1962 г., Г.А. Пруденский с конца 1950-х гг.! И т.д. Я уже не говорю о классиках этого жанра, работах акад. С.Г. Струмилина и П.М. Керженцева, изданных в 1950-х гг. Почему возник такой перекос? Да потому что подразделения социологических вузов и институтов, видимо, рассматривают эту часть нашей профессиональной истории как не заслуживающей внимания. Недавно похожую мысль высказал некий чиновник от науки и образования. Теперь – о главном для меня вопросе, о развитии собственно теоретической социологии. В.А. Ядов, солидаризируясь с А.Ф. Филипповым, полагал, что её неразвитость объясняется недостаточностью эмпирической базы. Частично это, несомненно, так. Однако, что именно следует понимать под эмпирической базой? Только ли опросы, или исторические факты и документы тоже являются «эмпирической базой»? Но также верно и то, что существует, или, по крайней мере, до сих пор существовала, и собственно теоретическая социология как рефлексия по поводу уже существующих теоретических схем и концептов. А также – интерпретации уже проведенных эмпирических исследований (так называемый вторичный анализ). Можно сколько угодно спорить о правомерности использования тех или иных инструментов критического анализа, но критика как таковая, а также «критика критической критики» существуют уже несколько столетий. А ведь есть ещё и «позитивная» (не позитивистская!) разработка концептуальных схем как гипотез, то есть как рабочих инструментов для последующей апробации, так и выдвижение собственных теоретических положений. Вот здесь для многих пишущих об истории советской социологии и возникает проблема. Если социолог провел десяток массовых опросов, то он потенциально уже имеет «право на имя». Если же он опирается на весь свой аккумулированный ранее интеллектуальный багаж, глубинные интервью и гражданский опыт, то тогда ему говорят типа: «ты, парень, в поле работал мало и поэтому не заслуживаешь упоминания в анналах советской социологии». А – теперь, имена других, незаслуженно забытых по алфавиту. Айвазова С.Г. – ведущий специалист по гендерной социологии, по левому и женскому движению за рубежом – не упоминается. Ю.В. Арутюнян, крупнейший специалист в области социологии села и межнациональных отношений (всего 2 упоминания в книге Фирсова). Аитов Н.А. – тоже два упоминания. Антонов А.И., крупнейший специалист по социологии семьи – не упоминается вообще. Бороноев А.О. – упоминается только один раз в качестве редактора. Ерасов Б.С. выдающийся специалист в области культурологии и истории культуры Востока – не упоминается. Галкин А.А., крупнейший специалист по электоральному поведению – не упоминается. Дилигенский Г.Г., столь же универсальный специалист по социологии во Франции, его работы по социальной психологии личности цитируются до сих пор – не упоминается. Дмитриев А.В. – один раз. Заборов М.А., специалист по исторической социологии и рабочему и профсоюзному движению в России и за рубежом – не упоминается. Замошкин Ю.А., один из основателей Советской социологической ассоциации, – упоминается всего 4 раза. Наумова Н.Ф., крупнейший специалист в области социологических проблем модернизации и социальной психологии, работы которой переиздаются до сих пор, – ни разу! Новиков Н.В., также значимая фигура советской социологии, – ни разу. Ольшанский В.Б. – два раза, а Э.В. Соколов, не менее значимый специалист в области социологии личности – ни разу. Харчев А.Г., фактический основатель журнала «Социологические исследования», у которого уже в 1979 г. 2-м изданием вышла книга «Брак семья в СССР», три раза и т.д. Причем, по мнению Фирсова, этот журнал носил «стыдливое (безродное) название»! (с. 50). А что теперь, спустя 40 лет, он перестал быть «безродным»? Я уже не говорю о том, что упоминание работ, касавшихся критического осмысления трудов западных социологов, в книге Фирсова отсутствует вообще. А именно такое переосмысление явилось залогом развития профессиональной советской и российской социологии. Моя книга «Урбанизация и противоречия капитализма. Критика американской буржуазной социологии», над которой я работал 7 лет, вышла в1975 г. и получила шесть положительных рецензий, от специалистов, которых я ранее и не знал! А ведь я был не первым и далеко не единственным в этой работе. Есть одна этическая проблема, она называется «право на имя». Это понятие я взял у петербургских социологов – их это изобретение или же оно заимствовано у западных коллег в данном случае не важно. Важно другое: что это понятие – этически нейтральное, или же оно только с «плюсом»? Судя по работе Фирсова, оно может быть и таким, и другим, недаром он широко цитирует И.В. Сталина, Ю.А. Андропова, Л.И. Брежнева и себя тоже. Тем не менее, вопрос о том, как те или иные авторы отбирают фамилии своих персонажей, какие оценки им дают, на какое место ставят – это вопрос принципиальный и до сих пор открытый. Вот, например, в Индексе имен к книге Б. Фирсова нет упоминания имени Марью Лауристин, которая немало сделала для развития социологии в СССР, была в годы перестройки одним из немногих социологов, ставших публичными политиками позднего СССР (ее фамилия есть только в тексте). На организованные ею семинары социологов в Кэрикку съезжались десятки социологов со всего СССР. Значит ли это, что Фирсов исключил ее из индекса имен из-за того, что её политические взгляды теперь изменились? И вообще, эстонская школа социальной психологии, точнее – школа психологии городской среды, тогда фактически открыла этот новый фронт социологических исследований. Но и о них – тоже ни слова. Почему же тогда Фирсов и многие другие тогда широко цитируют американских социологов безотносительно их политических взглядов и позиций в отношении СССР, в частности? Это что – просто безопаснее? Есть и другая – методологическая проблема. Б.М. Фирсов, разворачивая картину становления советской социологии в лицах, часто пользуется терминами «видные», «значительные» и «выдающиеся». Да, одни таковыми были и остаются, других, однако, вряд ли можно аттестовать таким образом. Однако главная проблема в том, что становление советской социологии было массовым процессом. Настолько массовым, что И.В. Бестужев-Лада получил выговор по партийной линии, а вице-президент АН СССР, акад. А. М. Румянцев лишился своего поста. Более того, можно сказать, что это было профессиональное движение, основу которого составляли «ядра» и «сети» межличностных связей. Только на хорошо знакомом мне «поле» городской и сельской социологии трудились десятки молодых и уже не очень исследователей. Но при этом был сделан принципиальный шаг: социология города и села перестали трактоваться в парадигме постепенного «сближения» последних и стала трактоваться в парадигме «урбанизации», о чем А.С. Ахиезер, Л.Б. Коган и я написали еще вначале 1969 г.! Это был принципиальный идеологический и методологический поворот. Поворот, подкрепленный через год шестью докладами советских ученых, представленных на VII Всемирном социологическом конгрессе в Варне. И их участием в создании Исследовательского комитета по социологии городского и регионального развития МСА в 1970 г. Имя Леонида Борисовича Когана, академика архитектуры по званию, но социолога урбанизации по профессии, который был автором первой статьи (в 1964 г.) по социологии города в ключевом тогда общественно-политическом журнале «Вопросы философии», в книге Фирсова не упоминается вообще. Вообще, советской социологии города и села в ней отведено всего 3 абзаца (с. 175-176). Еще один принципиальный вопрос. Фирсов уделил большое внимание отношениям советской социологии как становящейся новой отрасли знания с партийно-государственным аппаратом СССР. Справедливо. Но с самого начала своего существования, даже не получив еще институционального признания, советская социология включилась в международный процесс развития этой науки. В 1962 г. В.С. Семенов встретился на V конгрессе (в США) с П. Сорокиным. А начиная с 1966 г., советские социологи стали регулярно участвовать в международных социологических конгрессах, постепенно завоевывая статусные позиции в ее исследовательских комитетах и бюрократическом аппарате. С другой стороны, в СССР приезжали десятки западных социологов (М. Кастельс, Э. Минджоне, Э. Претесей, Т. Парсонс, А. Турэн, А. Шафф, Р. Дюкло, И. Селени, Р. Пал, А. Уайт и многие другие). Были переведены на русский многие фундаментальные труды западных социологов (Г. Беккера и А. Боскова, Т. Шибутани и др.). Советские социологи переписывались со своими зарубежными коллегами. С конца 1950-х – середины 1960-х гг. начались международные проекты с участием советских социологов, в частности сравнительное изучение бюджетов времени, позже – сравнительное исследование низовой общественной активности горожан и т.д. Так что ни о какой изоляции советской социологии от мирового процесса развития этой науки не было и речи. Да, советская социология была молодой, формирующейся, с серьезными теоретическими и методологическими огрехами. Но она заявила о себе в стране и за рубежом во многом «вопреки» политическим ограничениям уже в конце 1960-х – начале 1970-х гг. Она (тогда) была действительно молодой по демографическому составу ее создателей и носителей. В 2015 г. вышел долгожданный биографо-библиографический словарь по отечественной социологии под редакцией Ж.Т. Тощенко. Это, несомненно, большое достижение. Есть и другие, не менее важные социологические словари, составленные например, С.А. Кравченко. Тем не менее, представляется, что советская социология в динамике и в лицах еще ждет своего исследователя. Впрочем, здесь я неправ. Один наш бывший соотечественник, а ныне гражданин США, весьма преуспел в разработке этой, поистине «золотой жилы». Однако и к нему есть вопросы. Набрав его имя в поисковике, я с удивлением обнаружил, что, оказывается, советская социология «делилась» по поколениям. Очень интересная эта разбивка: 1-е поколение – это люди, родившиеся в 1933 г. и позже, 2-е поколение – в 1934 г. и позже и т.д. Не говоря уже о сомнительности такого подхода, главная проблема в другом: эволюция любой сферы знания, в том числе социологии, идет не «прыжками» из поколения в поколение, а в результате смены парадигм в данной сфере знания (см. Т. Кун). То, что Б.М. Фирсов в свой книге назвал «ленинградской школой», никогда не выстраивалось по поколениям как группы в детском саду. Это был сложный эволюционный процесс передачи некоторых общих принципов научного анализа и научной этики, процессом, шедшим «поверх» условных поколенческих размежеваний. В формировании любой научной школы всегда участвует несколько поколений, связанных между собой общими аналитическими интересами и этическими принципами, научной средой и повседневным общением. То есть это был, по существу, сетевой процесс. Фирсов аттестует упомянутого выше автора биографий советских и российских социологов как «ассоциированного исследователя». Интересно бы знать, каков юридический и общественный статус такого исследователя? Он ведь не работающий по контракту зарубежный ученый и не «профессор-визитер». Это – далеко не праздный вопрос. Когда-то В.А. Ядов высказался отрицательно в отношении существования национальных социологий. Напротив, А.Г. Здравомыслов считал, что такие школы есть. Сегодня это вопрос приобрел уже глобальный и практически-политический характер. Социологи Юга планеты (в геополитическом понимании этого термина) все более жестко выступают против теоретико-методологического империализма (или гегемонизма) ее Севера. Достаточно посмотреть международные журналы “International Sociology” и “Current Sociology” за этот и прошлый годы. В общем, наше социологическое прошлое, его исторические корни сегодня приобретают особое значение. В частности, потому что еще живы реальные участники и свидетели становления советской социологии. Если мы не напишем ее историю в теоретической динамике и эволюции ее социальной практики сами, то ее напишут за нас другие.