О наведении мостов между советской и закордонной социологиями

О наведении мостов между советской и закордонной социологиями (по поводу статьи Б. Фирсова. Как наводились мосты между советской и зарубежной социологией, или self-made sociologists // Мир России, 2013, №2, с. 141-180)

Я всегда относился и продолжаю относиться к Борису Максимовичу Фирсову как ученому и гражданину с глубоким уважением. Однако с некоторыми мыслями, высказанными им в названной выше статье, согласиться не могу.

Статья моего уважаемого коллеги не о «мостах» между социологиями двух систем, (пост)тоталитарной и демократической, а том, как осваивали советские социологи западную социологию: через оригинальную литературу и переводную, через переписку или личные встречи? И что это вообще за феномен: «зарубежная социология?» Таковой не существует в природе. Как только несколько лет назад мой коллега и друг А.Г. Здравомыслов попытался эмпирически выявить некоторые специфические особенности американской, английской, французской и немецкой социологических школ, тут же посыпались вопросы: а как быть с социологией латиноамериканской и, бразильской, в частности? А как быть с многочисленными школами внутри каждой из них?

Теперь уже хорошо известно, что «западные» социологи с российскими коллегами в серьезные дискуссии никогда не вступают, тем более в толчее международных конгрессов. Наука, как и деньги, требуют тишины для теоретизирования или анализа эмпирического материала.

В статье Фирсова вся проблема «мостов» крутится вокруг «магического квадрата» Т. Парсонса, как будто других западных социологических концептов не существовало. Поэтому, соответственно, моим уважаемым коллегой отброшены и забыты те советские социологи, которые шли вне русла парсонианства.

Фирсов – апологет элитарной, и, как вероятно, он считает, Ленинградской школы, как будто всё с неё только и началось. А как тогда быть с работами сибирских социологов по изучению села или бюджетов времени, которые начались раньше «парсонианской болезни»? Или социологов уральских? Или работ по урбанизации, которые были выполнены советскими социологами ещё в 1964-69 гг. (Л.Б. Коган, А.С. Ахиезер, О.Н. Яницкий) и переведены на многие европейские языки?

Роль И.С. Кона явно преувеличена Фирсовым деле «наведения мостов…». При всем моем уважении к памяти этого выдающегося ученого, нельзя забывать о других, и в первую очередь, о Ю.А. Давыдове, который действительно в течение многих лет занимался изучением истории российской и «зарубежной» социологии. И создал пятитомный труд по её истории. Кон же, сделав ряд принципиальных шагов в сторону Запада, потом углубился в любимую им андрологию, оставив фактически разработку намеченных им проблем другим.

Я не во всем разделяю взгляды Г.В. Осипова, но его вклад в становление советской социологии, в «наведении мостов» с западными центрами и учеными, равно как и в современное её развитие, не меньший, чем И. Кона, Б. Фирсова, В. Ядова и многих других.

Из проблематики «наведения мостов» совершенно исключены сибирская, казанская и, конечно, эстонская школы в социологии. Это просто невозможно! Польские социологи для нас, конечно, были ретрансляторами ключевых идей и методов англо-саксонской социологии, но только англо-саксонской! Но, опять же, уважаемый коллега Фирсов, мы с Н.В. Новиковым подготовили перевод с польского теоретический сборник «Социологические проблемы польского города». М. Прогресс, 1965 и там же откомментировали его. Практически российским социологам гораздо больше дали работы эстонской школы социальной психологии и политической коммуникации (М. Лауристин, П. Вихалемм, Т. Нийт, М. Хейдметс, Ю. Круусвалл и многие другие). Б.М. Фирсов, изучая архивы ЦК КПСС, всё вспоминает, кто, что и кому запретил. Или сказал на международных конгрессах. А стоило бы вспомнить дискуссии на Кьярикку-1 и Кьярикку-2! Почему, наконец, забыты пионерные работы по социологии села Т.И. Заславской и Ю.В. Арутюняна сотоварищи?

Мне кажется, что уважаемый Борис Максимович несколько увлекся возвеличиванием несомненных достижений ленинградской школы и заимствованных ею на Западе количественных методов анализа, и поэтому не рассматривает мощную «качественную» ветвь советской и российской социологии. Которая родилась в те же годы и даже раньше. И потом, как справедливо и часто повторял В. Ядов теория и эмпирическое исследование тесно связаны. Почему тогда надо было начинать с перевода учебника по методам и технике эмпирического исследования (с. 144), а не с освоения азов эпистемологии и теории социального знания?

В концепции «наведения мостов» Б.М. Фирсова не все в порядке с датами и периодами. Исследование бюджетов времени (наследие Шомбар де Лоова и других сторонников изучения повседневности, уходящей корнями во французскую историческую школу Анналов) было начато сибирскими социологами в самом начале 1960-х гг.

Те, кто работали в Институте международного рабочего движения АН СССР, который находился под патронажем Международного отдела ЦК КПСС, имели гораздо больше степеней свободы. Там работали А.С. Ахиезер, П.П. Гайденко, Ю.А. Замошкин, Э.Ю. Соловьев, М.К. Мамардашвили и многие другие, которые тогда и позже участвовали в становлении советской социологии.

Да, В.А. Ядов глубоко прав: все мы, так называемые шестидесятники, self-made sociologists. Но у нас было неоспоримое преимущество перед нашими западными коллегами: мы прошли суровую школу тоталитаризма и посттоталтаризма, то есть обладали таким знанием механизмов репрессивной советской машины, которого не могли иметь наши западные коллеги. Потому что это был бесценный опыт жизни внутри неё, и его осмысление. Если исходить из концепции качества изучаемогосоциума, а не только трехуровневой концепции социологического знания (с. 150), о чем пишет Фирсов, возможно, нужны были бы другие методы и техники социологического анализа? Мне лично было достаточно того, что эта машина лишь самым краем проехалась по моей жизни. Но это дало мне понимание бесценности личного опыта, который нельзя добыть никакими, самыми изощренными методами опросов общественного мнения.

Сошлюсь на собственный пример. Советская цензура, конечно, была, но – с большими дырками. Еще в конце 1950-х гг., работая в Академии архитектуры СССР – в ведомственных институтах тоже не дремали, я спокойно прочел все ключевые работы Чикагской школы человеческой экологии, включая работы У. Томаса и Ф. Знанецкого, Р. Парка, Ю. Берждесса, Л. Вирта. Школы, положившей начало американской социологии вообще. Прочел потому, что по благоглупости нашей цензуры их работы в Ленинской библиотеке попали в рубрику не-социологических работ. То есть всю классику американской теоретической социологии и социальной антропологии мои коллеги и я осваивали в оригинале задолго до начала «Парсонс-бума». Поэтому всегда искать надо не под фонарем, уважаемые коллеги! А также не потому, что Парсонс к нам приезжал! В1960-х гг. приезжали в СССР и многие другие, о визите которых коллега Фирсов вероятно и не знает. А были здесь и подолгу французские социологи левой ориентации, например Д. Дюкло; были английские (проф. Р. Пал), немецкие и многие другие. В частности французский социолог Жофр Дюмазедье написал свою докторскую диссертацию на тему «Досуг российских бедных: социологический анализ». Это не значит, что в современной России Т. Парсонс совершенно забыт. Но мейнстрим российской социологии сегодня совсем другой: повседневность различных слоев и групп, и их реакция на стремительно изменяющийся местный или глобальный контекст. Отсюда и появление социологических корпораций, которые могут осуществлять быстрые массовые опросы общественного мнения.

Кстати, о Парсонсе. Несколько лет назад у меня в гостях была его любимая ученица. Так вот она утверждала, что самый интересный и продуктивный для нас сегодня Парсонс – это Парсонс-клиницист! То есть она его поставила и, на мой взгляд, совершенно справедливо, в один ряд с И. Гоффманом и даже (страшно сказать), с «глубинным психологом» К.Г. Юнгом и психоаналитиком и психотерапевтом З. Фрейдом. Зачем было Б. Фирсову втискивать всю историю становления советской социологии в узкие рамки структурно-функционального анализа Толкотта Парсонса? Так и хочется сказать словами известной песни: «Парсонс – наше знамя боевое, Парсонс – нашей юности полет…!».

В заключение скажу: «мосты», о которых пишет Фирсов, это не мимолетные встречи с западными коллегами и даже не штудирование их учебников по методике и технике социологического исследования. Реальный мост – это компаративное исследование, в котором сотрудничают на равных российские и зарубежные коллеги в течение долгого времени. Я был счастлив, что участвовать в такого рода исследованиях мне приходилось трижды. Сначала в проекте «Города Европы: участие общественности в охране городской среды» (1986-91 гг.), в котором участвовали 16 европейских стран, включая СССР. Затем, во французско-русском исследовании «Новые социальные движения в России» (1991-94 гг.). И, наконец, в российско-швейцарском исследовании «Сети неправительственных организаций в России, на Украине и в Эстонии» (1996-99 гг.).

P.S. Возможно, в других главах своей книги «История советской социологии…» проф. Фирсов сказал обо всём том, что я посчитал нужным написать. Но мои критические заметки относятся только к тем мыслям, которые содержатся в упомянутой выше статье.

О.Н. Яницкий 21/10/2013